– Надеюсь. – Франка едва сдерживала слезы.

Снова заговорил Томас:

– Доктора и медсестры в нашей больнице хотят, чтобы ты у них пожил. Там есть специальный интернат. За тобой будут ухаживать.

– Папа больше не может тебя лечить.

– А вы придете? – спросил Фреди. – Не бросите меня?

– Конечно, не бросим. Я буду каждый день приходить, а Франка всякий раз, как приедет домой.

– Ничего не изменится, – подтвердила Франка. – Мы будем тебя любить, как и раньше. А потом опять заживем вместе.

Позже Франка часто вспоминала свои слова. Фреди поверил, как верил всему, что она говорила, – с улыбкой и чистым сердцем. А время и жизнь сделали ее лгуньей – хотя лгать она хотела меньше всего на свете, особенно брату.

Фреди перевезли через неделю. Оставили его с медсестрой и ушли, одинокие и опустошенные. Франка переехала в Мюнхен третьего сентября; в этот день Франция и Англия объявили войну Германии. Когда она сходила с поезда на платформу, пророчество уже сбылось. Свирепость древних берсеркеров готова была вновь обрушиться на Европу.

Страшные боли, сильные, как ураган, сменились небольшим покалыванием – именно оно будило его каждое утро. Он вытряхнул из пузырька две таблетки и запил водой – такой холодной, что впору ей было покрыться корочкой льда. Интересно все же, какие это таблетки? Может, сыворотка правды? Впрочем, неважно. Выход один – подчиняться хозяйке дома. Без нее ему не обойтись.

На оконном стекле белела паутина снежного узора. Дверь была открыта. Из гостиной не доносилось ни звука. Он хотел позвать Франку, узнать, как она, спросить насчет огня, но не стал. Только натянул одеяло до самых глаз. Из головы не шел вчерашний рассказ девушки и загнанное выражение ее лица. Если она из гестапо, то чертовски хорошая актриса. Он потер глаза, прогоняя остатки сна. Видимо, придется вскоре рассказать ей правду. Сломанные ноги долго не позволят ходить, да и снежные заносы, наверное, продержатся не одну неделю. Что он сделает, прикованный к постели? До цели – многие десятки километров. А от него толку никакого, и, возможно, следует готовиться к пыткам и страшной смерти.

Он сунул руку под подушку, где лежал пистолет, коснулся холодного металла. Да, девушка спасла ему жизнь, не поспоришь. Убить ее будет преступлением… Впрочем, что такое преступление во время войны? Он уже убивал врагов, видел ужас у них в глазах, видел осознание последнего мига. Такие вещи легко забываются, растворяются в океане войны, но он часто вспоминал тех людей. Почти каждый день. Они – враги. Они убили бы его. Не убили только потому, что он оказался быстрее и сильнее. Однажды, когда пистолет дал осечку, пришлось убить ножом, и по рукам у него потекла теплая кровь врага. От страшных воспоминаний не уйти.

К действительности его вернули звуки из гостиной: стук дров, потрескивание в огне сырого дерева.

А может, она говорит правду? Каковы шансы, что его мог найти человек, не поддавшийся массовому гипнозу нацистов?

Его учили не колебаться. Нацистов нужно уничтожить. Задание – прежде всего; всякого, кто встанет у него на пути, следует ликвидировать. Что может быть важнее? Не его жизнь и уж никак не жизнь Франки Гербер. Он вспомнил прекрасные серьезные глаза. Нельзя поддаваться ее очарованию. Нужно оставаться сильным.

К двери приблизились шаги.

– Доброе утро! – сказала Франка. – Как вы?

– Лучше, спасибо.

Она, кажется, стыдилась своей вчерашней откровенности.

– Есть будете?

– Да, спасибо.

Франка вышла, несколько минут повозилась на кухне и вернулась, неся сыр, мясо и чашку горячего кофе. Оставила еду и пришла за тарелкой, когда он поел.

В глубине души ему хотелось, чтобы она еще с ним посидела, рассказала все до конца. Где теперь Фреди? Может, она его выдумала? Не хотелось думать, что это лишь хитрая уловка, попытка завоевать доверие.

Франка вышла, не говоря ни слова.

Почти сразу опять раздались шаги, и она вернулась, неся ящик с инструментами. Не глядя в его сторону, прошла к выемке в полу и опустилась на колени. Взяла молоток и стала поднимать соседнюю доску.

– Что вы делаете, фройляйн?

– А по-вашему – что? Снимаю половицу.

Не оборачиваясь, она продолжала свое дело. Он дожидался, пока Франка закончит, чтобы заговорить: ему неловко было лежать в постели, в то время как она делает тяжелую работу.

– Зачем вам это?

Франка встала, потянулась, тяжело выдохнула. Потом опять опустилась и на глазок оценила размер получившегося тайника. Примерно метр на два. Она встала и вышла из комнаты, по-прежнему не глядя на человека на кровати. Принесла несколько одеял, выстелила ими подпол. Так же молча направилась в угол, где лежал рюкзак и форма. Скатав одежду, убрала ее в подпол.

– Фройляйн, мне очень интересно, что вы делаете. Это моя форма.

– Правда? – Франка бросила туда же рюкзак. Затем стала прилаживать на место доску.

– Фройляйн Гербер!

Франка уложила на место еще две половицы. Изо всех сил на них надавила. Провела рукой – убедиться, не выступают ли они, и отошла полюбоваться на свою работу. Ободранные края половиц могли вызвать у кого-нибудь совершенно ненужные вопросы. Она вышла, покопалась в кухне и вернулась с баночкой лака.

Полы в домике были в хорошем состоянии – их покрывали лаком не больше пяти лет назад. Франка опустилась на колени и принялась замазывать поцарапанные места. Минуты через две никто бы уже не заметил, что доски поднимали.

– Это на случай появления гестапо. Если вас здесь найдут – нам обоим конец. Вы – как хотите, а я не буду самообольщаться. Пока лежит снег, они не придут, но как только растает – вас начнут искать. Кто-нибудь видел ваш парашют или слышал самолет. И чем дольше вы тут играете в тайны, тем больше подвергаете нас обоих опасности. Если вы так и не станете мне доверять, мы погибнем оба.

Она вышла вон.

Тоскливо и одиноко тянулся день. Свет за окном был тусклый, дверь – закрыта. Франку он слышал, хоть и не видел. И – никаких ответов, одни вопросы. Прикованный к постели, он ничего не мог сделать. Боль уже терпима, однако на ноги удастся встать лишь через несколько недель. Можно ли доверять этой женщине? Подействовало ли на нее всеобщее промывание мозгов? Как она поступит, если узнает правду? Его раздирали противоречивые чувства. Пока он лежит тут, беспомощный, каждый день приближает его к провалу – вот что невыносимо. Он проклинал нацистов, проклинал свои ноги, пытался забыться сном, уйти от мучительных мыслей о невыполненном задании. Грыз стиснутые кулаки чуть ли не до крови. Сон не шел. Выхода не было.

Часы пробили семь, и почти сразу отворилась дверь. Франка поставила поднос ему на колени. Он не прикоснулся к еде, хотя проголодался страшно.